Неточные совпадения
Мать быстро списывала какие-то цифры
с однообразных квадратиков бумаг на большой,
чистый лист, пред нею стояло блюдо
с огромным арбузом, пред Варавкой — бутылка хереса.
Он видел, что
с той поры, как появились прямолинейные юноши, подобные Властову, Усову, яснее обнаружили себя и люди, для которых революционность «большевиков» была органически враждебна. Себя Самгин не считал таким же, как эти люди, но все-таки смутно подозревал нечто общее между ними и собою. И, размышляя перед Никоновой, как перед зеркалом или над
чистым листом бумаги, он говорил...
Представьте пруд, вроде Марли, гладкий и
чистый, как зеркало;
с противоположной стороны смотрелась в него целая гора, покрытая густо, как щетка или как шуба, зеленью самых темных и самых ярких колоритов, самых нежных, мягких, узорчатых
листьев и острых игл.
Я внимательно наблюдал, как она обдавала миндаль кипятком, как счищала
с него разбухшую кожицу, как выбирала миндалины только самые
чистые и белые, как заставляла толочь их, если пирожное приготовлялось из миндального теста, или как сама резала их ножницами и, замесив эти обрезки на яичных белках, сбитых
с сахаром, делала из них чудные фигурки: то венки, то короны, то какие-то цветочные шапки или звезды; все это сажалось на железный
лист, усыпанный мукою, и посылалось в кухонную печь, откуда приносилось уже перед самым обедом, совершенно готовым и поджарившимся.
Я знал, что шел дождик, только потому, что несколько капель упало мне на нос и на руку и что что-то зашлепало по молодым клейким
листьям берез, которые, неподвижно повесив свои кудрявые ветви, казалось,
с наслаждением, выражающимся тем сильным запахом, которым они наполняли аллею, принимали на себя эти
чистые, прозрачные капли.
Квартира Лябьевых в сравнении
с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все в ней как-то весело смотрело: натертый воском паркет блестел; в окна через
чистые стекла ярко светило солнце и играло на
листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная; на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей; на мраморной тумбе перед средним окном стояли дорогие бронзовые часы; на столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые
с прекрасной живописью лампы; мебель была обита в гостиной шелковой материей, а в наугольной — дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз в неделю устраивались у Лябьева.
Над ним свесились ветки деревьев
с начинающими желтеть
листьями. Красноватые лучи восходящего солнца яркой полосой пробегали по верхушкам деревьев, и полоса становилась все шире и шире. Небо,
чистое, голубое, сквозило сквозь ветки.
Ах ты, горе великое,
Тоска-печаль несносная!
Куда бежать, тоску девать?
В леса бежать —
листья шумят,
Листья шумят, часты кусты,
Часты кусты ракитовы.
Пойду
с горя в чисто поле,
В
чистом поле трава растет,
Цветы цветут лазоревы.
Сорву цветок, совью венок,
Совью венок милу дружку,
Милу дружку на головушку:
«Носи венок — не скидывай,
Терпи горе — не сказывай».
Древесный
лист лежал под снегом
с осени, а между тем Аполлинарий видел труп в
чистом белом уборе
с шитьем, и кровь из раны еще струилась…
Лишь на той стороне, у берега, оставалась
чистая, гладкая, не застланная
листьями полоса воды, и в ней мальчик видел отраженные
с необыкновенной отчетливостью: и прибрежную осоку, и черный зубчатый лес, и горевшее за ним зарево.
С каким искренним удовольствием вышел я на печальный двор, отвсюду обставленный солдатами,
чистый, плоский, выметенный, без травы, без зелени; правда, по углам стояли деревья, но они были печальны, мертвые
листья падали
с них, и они казались мне то потерянными бедными узниками, грустящими, оторванными от родных лесов, то часовыми, которые без смены стерегут заключенных.
Я видела как в тумане чужого учителя-географа старших классов, пришедшего к нам в качестве ассистента, видела, как он рисовал карандашом карикатуру маленького человечка в громадной шляпе на положенном перед ним
чистом листе с фамилиями воспитанниц, видела добродушно улыбнувшееся мне лицо инспектора,
с удовольствием приготовившегося слушать хороший ответ одной из лучших воспитанниц.
«Со вчерашнего дня я совсем другой человек, — думал граф Петр Васильевич, проснувшись утром, — Да, эти
чистые слезы, эти светлые радости не сравнятся ни
с какими другими наслаждениями! И зачем только понадобилось Корнилию Потаповичу именно в эти дни сводить со мною счеты», — продолжал он, схватывая со стола
лист, испещренный цифрами.